НА 51‑М ГОДУ ЖИЗНИ УМЕР НИКОЛАЙ СТОЛИЦЫН. ОДИН ИЗ АВТОРОВ «ЕВПАТОРИЙСКОЙ ЗДРАВНИЦЫ», ЛИТЕРАТОР, КОТОРОГО БЕЗ ЗАЗРЕНИЯ СОВЕСТИ МОЖНО НАЗВАТЬ ПОЭТОМ. ПОТОМУ ЧТО ОН БЫЛ ИМ. ПО СВОЕЙ СУТИ. ПО ДАРОВАННОМУ СВЫШЕ СВЯТОМУ ПРАВУ «ГЛАГОЛОМ ЖЕЧЬ СЕРДЦА ЛЮДЕЙ».
Когда год назад Николай почти полностью восстановился после инсульта, появилась надежда, что этот крепкий от рождения человек, который всю жизнь неустанно побеждал себя, не только победил навязанную болезнью неподвижность, но и, подобно шаману, прогнал нависшие над ним тучи недуга. Но, вероятно, нужно было кардинально меняться (ах, как он любил повторять мантру о необходимости изменения применительно и к себе, и к другим представителям цеха искусств!). Нужно было учиться жить по‑другому: соблюдать режим (сна, питания, труда и т.п.). Но поэзия, как писал любимый им Маяковский, «баба капризная» и трудно вписывается в какие бы то ни было режимы. Для Столицына писать было равно жить. Без преувеличений и псевдолирических воздыханий. И, пожалуй, не случайно его последний апрель, судя по опубликованным на странице во «ВКонтакте» стихам, был необычайно урожайным.
Он точно цеплялся за жизнь, которая уже вовсю была устремлена к смертельной пропасти. Режим требовал самоограничений. Но от кого? От человека, чьей творческой средой обитания была безграничность: неба, моря, огня — стихий, из которых он, как волхв, выуживал настоящее, подлинное, всамделишное (одно из его любимых слов), исконное, посконное, нутряное, сущностное, существенное, основное (с ударением на втором слоге), фундаментальное. И еще раз — настоящее, то самое, по которому ностальгировал Андрей Вознесенский в 70‑х, подаривших этому миру Столицына?..
Философ Александр Пятигорский как‑то признался, что тому, что стал философом, он обязан беседам с окружавшими его людьми. Пожалуй, в беседах с окружавшими его людьми (как живыми, так и заключенными в книжных переплетах) формировался поэт Столицын. Он сам называл себя человеком книжным (впрочем, это вполне привычно для литератора).
А заполненные гостями кухня его четырехкомнатной квартиры, как и три комнаты (кроме той, где проживал старший брат), редко когда переставали быть его творческими лабораториями. Николай был необычайно талантливый собеседник, в этом отношении вполне конгениальный своему поэтическому призванию. Сказать, что беседовать с ним о литературе, искусстве, истории было удовольствием, не сказать ничего. Потому что на любое доступное его пониманию явление у этого человека было свое мнение, зачастую выстраданное непрестанной рефлексией. И от собеседника он требовал такого же пристального отношения к объекту обсуждения, полного погружения, так сказать, абсолютной самоотдачи мысли.
Когда один мой друг детства, с которым Николай был знаком, в свой по‑крымски пасмурный январский день рождения по телефону сообщил нам, что приболел, мол, а поздравить его никто из приглашенных не пришел, Столицын, окруженный немалой компанией, предложил всем немедленно отправиться к тому. И, не раздумывая, мы махнули к унылому виновнику торжества на двух такси! Надо ли рассказывать, что изумлению последнего не было предела?.. Вечер незаметно перетек в ночь, но это уже мало кто замечал. Дом Максима (так звали друга) наполнился искрометной радостью. Макс до сих пор бережно хранит свой карандашный портрет, который с невероятной виртуозностью поистине талантливого графика в тот день выполнил великолепный художник Анатолий Прилепский. Кстати, он же проиллюстрировал обе книги стихотворений Столицына «Точка отсчета» и «Хроники Харона», оказавшиеся единственными его прижизненными изданиями.
Столицын был щедрым и великодушным. Взрослым ребенком. По‑детски капризным и по‑взрослому требовательным, по‑детски ранимым и по‑взрослому ранящим. Необычайно изменчивым, бесконечно устремленным навстречу всему новому, что пленило его перспективой изменений — сознания, стиля, лица.
Последние годы мы общались редко. Но, всякий раз проходя или проезжая мимо десятиэтажки по проспекту Победы, в одной из квартир которой провел одни из лучших времен своей тревожной молодости, я с тихой радостью отмечал про себя: в нынешней Евпатории есть свой четырехкомнатный «Дом поэта». Место, освященное присутствием удивительно талантливых ярких людей и прежде всего его гостеприимного хозяина. Место, где непрестанно творится магия слова, живым воплощением которой был Николай Столицын.
Алексей ВАКУЛЕНКО.
Фото Марии Доменеч.
Опубликовано в газете «Евпаторийская здравница» 18(19670) от 07.05.2025 г.
