Его звонкая фамилия — и вправду говорящая: Перевозчиков, тот, кто перевозит. Подобно Харону, который курсирует между миром живых и мертвых, каждой своей новой работой он перевозит зрителя из мертвенно-безликой повседневности в удивительный и неповторимый мир непреходящей красоты. Красоты живой жизни. Своими работами мастер открывает нам глаза на окружающий мир, его невероятное природное обаяние и божественный исток. В интервью «ЕЗ» заслуженный художник Крыма Валентин Перевозчиков рассказал о любви к Италии, музыке и окружающему миру.

— Валентин Михайлович, вы родились в начале Великой Отечественной. Первые четыре года вашей жизни выпали на это страшное время. Война ­как-то повлияла на вас?

— Воспоминания о вой­не я пронес через всю свою жизнь. Но сказать, что это ­как-то повлияло на меня… На Юрия Васильевича Волкова, который был свидетелем этой вой­ны, очень сильно повлияло. Дмитрий Иванович Николаев ­как-то мне сказал: «Ты взял бы и написал ­какой-то сюжет на тему войны!» Я этого просто не смогу сделать. Это требует такого же высокого профессионализма, как у Волкова. Тем более что в сочинении на тему вой­ны может быть огромное количество фигур. Если изобразить двоих, которые сидят возле печки («Бьется в тесной печурке огонь»), это мало что скажет зрителю. Это очень серьезная работа, требующая особого подхода: тему вой­ны я никогда не поднял бы.

— Восторженное отношение к окружающему миру, которое явлено в ваших работах, рождается не из понимания ли хрупкости этого самого мира?

— Сейчас обстановка в мире очень напряженная. Наши заокеанские партнеры строят настолько бесчеловечные планы, которые направлены лично даже против меня (потому что все, что происходит в мире, касается всех и касается меня). Если бы я долго говорил об искусстве, я бы свалился в темы экономики, политики, что совершенно не нужно.

— Хорошо. Каков исток этой восторженности?

— Восторженное восприятие мира началось в детстве. Я учился в пятом классе в Батуми. Оттуда в Грецию, Италию ходили нефтеналивные суда. Моряки привозили из походов огромное количество пластинок с разной музыкой. И эта музыка звучала везде: перед началом киносеанса, на концертных площадках, просто лилась из репродукторов парка, который находился рядом с нашим домом. И мое восторженное восприятие мира — из музыки. В какое замечательное время мы жили, когда творили Арно Бабаджанян, Александра Пахмутова, Микаэл Таривердиев, Евгений Дога, которого на родине, как я убедился по приезде в Молдову, почти обожествляют. В этом мире музыки мы прожили всю нашу жизнь.

— В связи с чем вы осознали себя художником?

— После вой­ны было очень тяжелое время, но в дом мне принесли коробку акварельных красок. Когда я ее открыл, то увидел ­что-то сказочное. А набор цветных карандашей меня настолько очаровал, что это вошло в мою плоть, в мою кровь. И когда учился в школе, всегда выкраивал время, чтобы ­что-то «почирикать», ­что-то нарисовать. К тому же в советское время повсюду было много репродукций картин Ивана Шишкина. И в нашем доме все было ими увешано. Я смотрел на эти репродукции и поражался мастерству этого человека и его любви к природе. Мои первые занятия акварелью были посвящены копированию Шишкина. Позже завуч в Строгановке (Московской государственной художественно-­промышленной академии имени Строганова, в которой учился Валентин Михайлович. — Прим. Ред.) признался, что начинал с копирования русских мастеров.

— Вы учились у лучших мастеров Грузии Кобы Гурули и Ираклия Очиарули, которые, как известно, возродили в 60‑е годы прошлого столетия чеканку в Тбилиси.

— После знакомства с ними я понял, что можно работать для улицы, для интерьера и постепенно стал осваивать чеканку. Тема моей дипломной работы была «Оформление интерьеров общественных зданий». И первыми такими интерьерами, которые я оформил, стали три холла пансионата «Золотой берег». В то время я работал почти весь световой день. Любая работа художника требует огромного напряжения сил, воли, знаний. Тогда нас в Крыму, работавших в этой технике и умевших так обрабатывать металл, было всего пять человек. И я продолжал работать в такой технике до тех пор, пока это было возможно. Но с развалом Советского Союза деньги не стали отпускать целевым образом на украшения, исчезла необходимость оформлять въезды в санатории, магазины. Я тяжело переживал это время, когда понял, что мы остались без работы. Сегодня на Дувановской сидят художники. Если им дать в руки молотки, паяльники, зубила, они были бы способны настолько изменить лицо города! Нужно суметь сконцентрировать эти силы! Ушел недавно Алексей Егорович Шмаков, еще раньше Виталий Зайков, но есть достойная смена, это очень радует. Василий Степанович Василюк вылепил Юрия Волкова. Я ахнул, когда увидел: невероятно красивая вещь, сделанная с большой любовью к Юрию Васильевичу. Есть художественная школа в городе. А значит, за нами придут такие люди, которые будут делать удивительные вещи, я в этом совершенно уверен. Просто художников надо использовать по назначению, нельзя их пускать по ветру: мол, плывите как умеете. И сегодня вполне реально создать художественные мастерские, которые были при Советском Союзе. Вопрос лишь в одном: кто будет заказчиком?

— Коль уж вы несколько раз упомянули выдающегося художника Юрия Волкова, не могу не попросить вас поделиться впечатлениями от общения с этим человеком.

— Мы часто встречались, я бывал у него в мастерской. Помню, как с супругой Ольгой Васильевной он пришел ко мне в гости, посмотрел мои работы и, вздохнув, произнес: «Будет писать» (смеется). Он дал мне путевку в жизнь такой поддержкой. Для агентства территориальных сообщений («Авиакассы») я сделал два огромных (девять квадратных метров каждый) рельефа. Волков пришел, посмотрел и говорит: «Как тебе удалось это все собрать воедино?» То есть он сразу увидел во мне композитора, человека, способного скомпоновать вещи, их преподнести. С учетом моего отчаянного трудолюбия — он всегда удивлялся тому, что я все делаю один.

— При этом будучи сам чрезвычайно трудолюбивым.

— Да. Но у него бывали ситуации, когда он свое «я» не мог сломать, перешагнуть через себя. Однажды я пришел к нему в мастерскую и увидел там эскиз к картине «Приезд русского посла Абросима Ладыженского в Бахчисарай в 1614 году», которую ему заказал Бахчисарайский историко-­археологический музей. Как известно, все послы на коленях подползали к крымскому хану. Он не мог, с одной стороны, пойти против исторической правды, а с другой, показать такое унижение. Есть моменты в жизни художника, когда творческое «я», свое мироощущение он не может переломить.

— Как рождаются в вашем творческом сознании идеи будущих работ?

— Они часто принадлежат не мне: моей жене, моим друзьям. Есть точка опоры на земле: это наши близкие, друзья, которые помогают нам жить, работать, творить, верить в светлое будущее.

— Вы были знакомы с замечательным детским поэтом Владимиром Орловым.

— Меня он поражал совершенством. В свое время Владимир Натанович поехал в Москву к одному известному поэту, который ему сказал: «Володя, какой ты молодец! Ты словом играешь, как угольком, перебрасывая с руки на руку». Поддержка этого большого мастера дала ему дорогу в жизнь, он стал очень много писать и написал замечательные вещи, которые восхищают до сих пор:

Теплоход пропах туманом,
Штормом, солнцем, океаном.
Мачты пахнут облаками,
Флаги — синими ветрами,
Солью — палубные доски,
Глубиною — якоря.
Макаронами по-флотски
Пахнет камбуз корабля.

Это шедевр! Даже маленькие четверостишия у него порой бывали удивительными:

Белые гуси
Ходят горды —
Вышли сухими
Они из воды.

Я часто с ним общался, он возглавлял в Евпатории литературное объединение. Потом уехал в Симферополь.

— Вы никогда не скрывали своей влюбленности в Италию, где в 90‑х годах прошлого века получили весьма высокое признание. Тому виной — происхождение (ваша прабабушка была итальянкой)?

— Дело не в этом. Просто из всех языков, которые я пытался изучить, итальянский мне ближе всего. Когда слушаешь Тото Кутуньо или Адриано Челентано, как не влюбиться в этот язык? «Azzurro, il pomeriggio è troppo azzurro e lungo, per me» (напевает). В детстве в Батуми перед началом киносеанса звучали итальянские песни. Там же в большом количестве итальянские фильмы удалось посмотреть. И это было счастье. Но счастье никогда не может быть вечным. И Советский Союз был счастьем для советских людей, просто не все это осознавали.

Беседовал Василий АКУЛОВ.

Фото автора, из архива Евпаторийского краеведческого музея.

Опубликовано в газете «Евпаторийская здравница» 3(19502) от 28.01.2022 г.