О. Дмитрий, чрезвычайно утомленный и не особенно выспавшийся, утешает вдову, — читая псалом…

Кажется, «девяностый»?

— Прибежище мое…

Вдова шмыгает аккуратненьким носиком.

— И защита моя…

О. Дмитрий поглядывает на часы, думает о вечерне, курортном сезоне и молоке — ​для жены.

И снова — ​о «девяностом».

Хватит ли? Единственного? Утешится ли?

Но вдову он не смотрит.

Вдова и вдова…

— Защита… — ​повторяется, сбиваясь.

Вдова достает серенький платочек, промокает глаза.

Ей нравится слушать о. Дмитрия. Ее успокаивает густой, мощный голос. Но слова… такие большие,

ТАКИЕ БОЛЬШИЕ.

— Бог мой…

— Ах…

И сердце ее обрывается, и падает…

О. Дмитрий умолкает. И смотрит… уже на вдову.

Она кажется ему — ​скукоженною, взъерошенною птичкой. Воробушком. Маленьким и беспомощным.

— Бог мой…

Вдова комкает платочек и безучастно моргает.

— Вы…

О. Дмитрий оправляет одеяние.

— Ты, это…

Голос его становится мягче, утрачивает торжественность.

— Ты — ​помни… что все мы…

Вдова вздрагивает.

Глаза ее мечутся по лицу о. Дмитрия.

Ты?!

— Люди — ​мы. Человеки. Все — ​теряем. И пусто…

О. Дмитрий прикладывает свои большие сильные руки к груди.

— Пусто…

Вдова повторяет его движение…

— Нельзя — ​с пустотою. Больно. Не-льзя.

О. Дмитрий отнимает руки от груди, протягивает ко вдове.

— Полный я, с тобою — ​делюсь. Чем могу. Любовью, теплом…

Вдова тянет к его рукам — ​свои.

Скомканный платочек выглядит в них — ​скомканным, остановившимся сердцем.

— Я — ​тебе. Ты — ​другим.

Большой, сильный, о. Дмитрий словно поднимает взъерошенного воробушка, оправляет его перышки и — ​отпускает в теплое небо.

И вдова, тихая, умиротворенная, выпархивает из храма, поминутно прикладывая руки к груди и чувствуя — ​биение и полноту.

О. Дмитрий улыбается и скользит взглядом по бесчисленным ликам святых, что делились… делятся с ним — ​и теплом, и любовью.

Николай Столицын.

Опубликовано в газете «Евпаторийская здравница» №23(19319) от 14.06.2018 г.